имена её были то именами прилагательными: Большая Никольская, Большая Покровская, «Дворянская», то именами существительными – Покровка, Свердловка. официальная версия последнего и вовсе – имя собственное да с посвящением, в честь революционера Якова Свердлова. если бы в тот день голосовали за переименование улицы, я, друзья мои, наверное, могла бы выбрать человека, имени-фамилии которого даже не знала.
все вокруг звали его просто, но уважительно – Сергеевичем.
2232 метра Покровки повидали за века своего существования всякое. и всяких: сановников и безродных, важных домовладельцев и нищих, пышно наряженных дам и торговок, ямщиков и гостей города, банкиров и кухарок, трактирщиков и городовых, кондитеров и поэтов, пламенных революционеров и не менее пламенных монархистов, заезжих знаменитостей и артистов местного разлива, порой ни в чём не уступающих столичным…
за сто лет до того времени, о котором я сейчас говорю, на этой улице, в новеньком тогда Театре драмы, пел молодой Шаляпин. он же почти десятилетие спустя пожертвовал изрядную сумму на строительство у нас (на другой улице) нового «очага культуры» – Народного дома.
а этот самый Народный дом стал потом Театром оперы и балета, где и служил упомянутый выше Сергеевич – тенор, который, через век после Фёдора Ивановича, исполнял на Большой Покровской партии Шаляпина. а также арии из разных опер и оперетт, любимые народом песни Утёсова и Бернеса и некоторые другие – о которых и пойдёт речь.
_
июньский день уже превращался в весьма прохладный вечер, а я спешила на назначенную встречу. Покровка была наполнена людьми – праздно гуляющими и торопящимися по делу, продавцами всех мастей и разнообразными уличными артистами.
я мельком видела Сергеевича и прежде, потому что миновать центр города часто невозможно или не хочется, а он тогда приходил туда как на работу – в одно и то же время, на пару вечерних часов. пожилой человек с благородной сединой, похожий на уставшего Шона Коннери в концертном костюме – чуть потрёпанном, но тщательно вычищенном.
артист, очевидно потерявший место в театре – не то по причинам непримиримых разногласий, не то из-за разных постперестроечных трудностей, не то из-за выпивки – вставал на нижегородском «Арбате» не со шляпой, а с театральным кофром для цилиндра, с видавшей виды шляпной коробкой.
в коробке, несмотря на его явный талант и прекрасный голос, обычно набиралось совсем немного монет и уж тем более банкнот. деньги в этом деле – хоть и желательный, но ничем не гарантированный бонус для артиста. но, знаете, никаким унынием от нашего тенора и не веяло. то ли дело было в профессионализме, то ли в редкостном неумении падать духом.
да и то верно – тяжело тогда было всем. а у Сергеевича всё-таки за плечами – солидная карьера; вокруг, прямо на той же улице – уважительные коллеги, включая совсем зелёных рок-музыкантов, которые непременно делились со старшим товарищем согревающим, когда у того заканчивалось собственное – в берестяной фляжке. ну, и, конечно, были неизменные чай с пирожками от сердобольных сударынь-поклонниц почтенного возраста, умеющих оставаться элегантными даже в пресловутые 90-ые.
могу ошибаться, но возможный заработок этого артиста, поющего на Большой Покровской, казался мне делом десятым и необязательным. впрочем, и у штатных работников культуры он в те годы стремился к иллюзорным значениям.
Сергеевич выходил и пел по другим причинам. как в поговорке про девушку, которую можно вывезти из деревни, а вывести деревню из девушки – никогда, так и этот человек, когда его «попросили» из театра, просто не мог изменить ни своей профессии, ни искусству вообще. такие служат до последнего – музам, музыке, городу и людям...
_
я услышала его, уже приближаясь – он пел что-то из классики. а потом вдруг зазвучало:
«оглянись, незнакомый прохожий,
мне твой взгляд неподкупный знаком.
может, я это, – только моложе,
не всегда мы себя узнаём…»
конечно, я слыхала эту песню и раньше, начиная с тех пор, как запись появилась у моей мамы – на бобинном магнитофоне, но почему-то не обращала на неё особого внимания. в детстве, когда тоскующие слова «как молоды мы были…» не значат почти ничего, мне вообще казалось, что песня о футболе – а разве нет? первый тайм ведь уже отыграли.
на тот момент, в 1998-ом, песня жила уже почти четверть века, пройдя путь от саундтрека к, скажем вежливо, невыдающемуся фильму «Моя любовь на третьем курсе» о сезонной работе студотряда в совхозе до общеизвестного лирического хита.
говорят, что поначалу песню, написанную знаменитым дуэтом Пахмутова-Добронравов, не пускали в эфир. помогло своего рода самоуправство работников радио – сначала её стали исподволь ставить на «Маяке», а потом и на других радиостанциях, и даже в телепередачах.
в общем, я её знала, но за душу она меня не брала. до того самого дня.
я вдруг встала как вкопанная, как заворожённая, забыла напрочь про встречу, на которую спешила... слова дошли прямиком до сердца, самые высокие ноты резанули так, что чего-то стало невыносимо жалко, жалко до слёз...
молоденькая я одновременно увидела и жизнь, простирающуюся далеко вперёд, и в то же время оглядывалась – на ушедшую, но бессмертную юность, на то, как верили в себя, на то, как «друзей за ошибки прощали, лишь измены простить не могли».
когда Александр Градский впервые записал эту песню, ему было 26 – почти столько же, сколько мне, когда я услышала её по-настоящему. Сергеевич, с большой жизнью за плечами, исполнил её иначе – так, как Градский спел уже много лет спустя, будучи совсем взрослым – с невесёлой улыбкой, вздохом и неподдельной тоской по прошедшему. закончив, Сергеевич сказал: «в этой песне – вся моя жизнь…»
мне тогда подумалось: «а есть ли у меня песня, про которую можно так сказать?..»
но ответить себе не успела, потому что следующим наш артист исполнил что-то совсем незнакомое и такое щемяще-нежное, такое трогательное и чистое, что у меня перехватило дыхание...
«…и если б дали мне в удел
весь шар земной, весь шар земной,
с каким бы счастьем я владел
тобой одной, тобой одной…»
хорошо, песня оказалась довольно короткой, и задохнуться я не успела, но зато на первом же вдохе-выдохе невольно выпалила: «кто это?!..»
в общем-то, мой тихий возглас ни к кому конкретно не обращался, так вырвалось искреннее восхищение мелодией и словами. но в этот миг к моему уху кто-то придвинулся и тихонько сказал: «милочка, стыдно не знать Градского и Роберта Бёрнса...»
«милочка» дёрнулась от такого обращения, обернулась и увидела пожилую даму того сорта интеллигенции, у которых бездна знаний – внутри, а снаружи – обязательные изящные атрибуты былого в виде шляпки, вуали и ажурных перчаточек.
в тот миг мне стало так стыдно, что я покраснела до корней волос и была готова провалиться прямо под дорожное покрытие главной улицы города... мне было стыдно и перед моей учительницей музыки, и перед учительницей литературы, и перед этой дамой – которая, скорее всего, преподавала в Учебном театре им. Евстигнеева и вышла после работы, чтобы послушать музыку. и чтобы немного поддеть меня.
до неё ещё никто так аккуратно и утончённо не щёлкал меня по носу.
_
потом я, конечно, уразумела: всего знать попросту невозможно, а, вместо того, чтобы стыдиться, стоит порадоваться случаю познакомиться с чем-то новым.
я почитала Роберта Бёрнса, узнала, что стихи «В полях под снегом и дождём» «складывались из грустной мелодии, из сырого ветра за окном, из преданных девичьих глаз и неизбывного, неугасимого желания защитить, закрыть своей грудью от бурь и бед...», что на русский стихотворение перевёл Маршак, а музыку к нему писали Шостакович, Хренников и Свиридов.
но самая красивая и душевная получилась у Градского, который сочинил и записал её экспромтом, стихийно и заодно.
вообще, оказалось, что Александр Борисович написал много стихов и музыки, пел для кино и мультфильмов, а иностранные хиты исполнял так, что мог бы заставить нервничать зарубежных звёзд. нашлись песни, которые мне очень понравились.
а в первые сезоны шоу «Голос» я оценила его способность и решительно «закрутить гайки», и растрогаться самым чувствительным образом – когда есть чему. для меня тогда стало очевидно, что это – великолепный, знающий педагог с безупречным чутьём, слухом и вкусом. мой выбор, как виртуального наставника, очень часто совпадал с его. а порой я не могла определиться: с кем же я – с Пелагеей или с Градским.
при этом и до сих пор, даже отслушав множество его песен для нынешней публикации, я не могу сказать, что глубоко знаю Александра Борисовича и его творчество. как пел он сам: «я совсем не был с ним знаком…» и, если честно, учиться у него я бы побоялась, очень уж он кажется суровым и вызывает трепет.
единственное, что могу сказать с полной ответственностью: он – Мэтр, Учитель и Величина. перед ним, правда, хочется уважительно склонить голову и сказать: спасибо Вам, Александр Борисович за Ваш талант, за всё, что Вы сделали и за моё нынешнее понимание Вашей музыки. поистине всему своё время...
сейчас оказалась пора вспомнить, как это началось, как Градский впервые открылся мне благодаря моему земляку, замечательному тенору Сергеевичу. который, кстати, года два спустя исчез с Большой Покровской. а, может, и отовсюду. исчез, как исчезают у нас старинные дома, церкви и вековечная булыжная мостовая, что уж говорить про людей. даже уличные музыканты и певцы – теперь редкость. зато появляются кривенькие, изначально аварийные новостройки, расползающаяся брусчатка и медные истуканы.
иногда, друзья мои, всё это кажется подкрашенной, принаряженной, сбивающей с толку декорацией, где немудрено потерять дорогу, согласиться на подмену, а то и потерять что-то очень важное...
и большая удача, если среди слащавости и фальши, в пёстрой гуляющей толпе вдруг прозвучит спасительное: «оглянись, незнакомый прохожий!..» и заставит остановиться, задуматься, сбросить морок, заглянуть в себя и уж постараться себя не терять...
Jackynn Sokolova
